Звонок с номера главного конюха КСЦ разбудил меня в четыре часа утра. Открыв глаза я поднес к уху трубку, чтобы услышать - что наконец-то, моя лошадь прибыла в Эдинбург, отбыв положенный карантин на таможне. Уже поднимаясь с постели я отвечал, что прибуду в ближайшее время, чтобы лично осмотреть кобылу. Когда разговор закончился я направился в ванную, после чего стал бегло собираться. Еще неделю назад мой личный амуничник наполнился вещами как для меня, так и для кобылы. Сегодня я собирался дать ей отдохнуть после перевозки - посмотреть на нее в одиночной леваде и оценить характер. Работа начнется спустя пару дней - мне просто не терпелось испытать ее на ипподроме, ведь крови родителей - настоящих чемпионов, текли в ее жилах.
Ребекку я будить не стал. Это моя кобыла - долгожданная, бесценная и сегодня, никто не должен был касаться ее кроме меня. Оставив бланк с четкими инструкциями на день на конторке в столовой, я вышел из дома, попутно вызывая такси. На улице уже вовсю светило утреннее солнце - еще прохладное, блеклое и совсем не жаркое. Я вышел из машины, полной грудью вдыхая сырой воздух. В лесу лежал туман, клубьями разбредаясь до самых левад. Они были почти пусты - лишь соловая лошадь лежала на земле, лениво дотягиваясь упругими губами до стеблей травы. Все вокруг было залито медово-багряным светом, а на густой траве блестели капли росы.

Оторвав взгляд от выгула я направился под каменные своды конюшни, здороваясь с главным конюхом. Мои пальцы немного подрагивали от нетерпения. Я отыскал ее глазами сразу-же. В окружении пары пустых денников она стояла, высунув голову в проход. Я замер на секунду, разглядывая ее издалека. Ее гнедая шкура отливала золотом в лучах рассветного солнца и я  - восхищенный, как юнец, все не мог насмотреться.

Я подошел ближе, вдыхая ее запах, наслаждаясь отливом холеной шкуры и заглядывая за решетки. В деннике, перебирая ногами  по  свежей  соломе, стояла самая прекрасная чистокровка, которую я только видел.  Оглядевшись  в  полусвете  денника, я опять невольно обнял одним общим взглядом все стати  своей  новой лошади. Риза была среднего роста лошадь и по статям безукоризненная. Она была вся узка костью; хотя ее грудина и сильно выдавалась вперед,  грудь была узка. Зад был подтянутый, а в ногах передних, и  особенно  задних, чувствовалась невероятная сила. Мышцы задних и передних ног не  были  особенно крупны, но зато в обхвате лошадь была необыкновенно ладная,  что  особенно поражало теперь, при ее выдержке и поджаром животе. Кости ее ног ниже  колен казались не толще пальца, глядя спереди, но зато были необыкновенно  широки, глядя сбоку. Она вся, кроме  ребер,  как  будто  была  сдавлена  с  боков  и вытянута в глубину. И у ней в высшей степени  было  качество,  заставляющее забывать  всех других лошадей. Это  качество  была  кровь,  та  кровь,  которая сказывается, по английскому выражению. Резко выступающие мышцы из-под  сетки жил, растянутой в тонкой, подвижной и гладкой,  как  атлас,  коже,  казались столь же крепкими, как  кость.  Сухая  голова  ее  с  выпуклыми  блестящими, веселыми глазами расширялась у храпа в выдающиеся ноздри  с  налитою  внутри кровью перепонкой.  Во  всей  фигуре  и  в  особенности  в  голове  ее  было определенное энергическое и вместе нежное выражение. Она была  одним  из  тех животных, которые, кажется,  не  говорят  только  потому,  что  механическое устройство их рта не позволяет им этого. Мне по крайней мере  показалось,  что  она  поняла  все,  что  я теперь, глядя на нее, чувствовал. Как только я вошел к ней, она глубоко втянула в себя  воздух  и, скашивая свой выпуклый глаз так, что белок налился кровью, с противоположной стороны глядела на вошедших, потряхивая головой и  упруго  переступая  с ноги на ногу.
- После выгрузки она так взволнована, - сказал конюх.
- Красавица.
Тихо выдохнул я, делая пару шагов к кобыле, через открытую дверь денника. Но чем ближе я подходил, тем более она волновалась.  Только  когда  я подошел к ее голове, она вдруг затихла, и мускулы ее затряслись под  тонкой, нежной шерстью.  Я погладил  ее  крепкую  шею,  поправил  на  остром загривке перекинувшуюся на другую сторону прядь гривы и придвинулся лицом  к ее растянутым, тонким, как крыло летучей мыши, ноздрям. Она звучно втянула и
выпустила воздух из напряженных ноздрей и вздрогнув,  прижала  острое  ухо  и вытянула крепкую черную губу ко мне,  как  бы  желая  поймать  меня  за рукав.  Но,  вдруг передумав,  она  встряхнула  головой  и  опять  начала
переставлять одну за другою свои точеные ножки.
- Успокойся, милая, успокойся...
Сказал я, погладив ее  еще  рукой  по заду, и с радостным сознанием, что лошадь в самом хорошем  состоянии,  вышел
из денника, прикрыв за собой дверь. Обернувшись к конюху я взглядом отпустил его, а потом снова повернулся к кобыле. Она все смотрела на меня своим блестящим глазом, жадно втягивая мой запах раздувшимися ноздрями, запоминая. Совсем молодая, незыблемо прекрасная - она волновала все струны моей души.
Я справился о том, что после переезда она не ела еще и направился в кормовую, где набрал полное ведерко цельного, отборного овса, а потом вновь направился к ней. Открыв дверь денника я присел на корточки перед лошадью, пододвигая ведро поближе к ней. Мне было нужно, чтобы она поняла и запомнила кто я такой, а что способствует тому больше, чем кормежка?
- Давай милая, поешь. А я побуду рядом.