Из всех моих лошадей Ксаар приехал последним. С этим конем у меня были самые сложные отношения из всей троицы. Он спокойно воспринимал мое присутствие, но абсолютно не реагировал на меня. Ему было безразлично есть я или нет. Приду я сегодня, завтра или не приду вообще. Даже глаза его - огромные и пустые смотрели, будто сквозь меня. Я мечтала вернуть этому коню волю к жизни, чего я только не делала - водила его на море, которое он так любил, гуляла с ним часами по лесу, ездила на нем в поля, чтобы он почувствовал свист ветра и азарт скачки - но, ничего. Все было тщетно.
В нем зияла такая боль, такая пустота там - где было сердце, мощное сердце скакового чемпиона. И я не могла залатать эту брешь. Порой у меня опускались руки, я готова была реветь в голос, но не позволяла себе сдаваться. Я снова и снова, раз за разом окуналась с головой в этот вороной омут. Не слушаю Джереми, который советовал продать его, тетушку, которая говорила что этот конь никогда не оправится от смерти дяди Альфреда. Я верила. Верила в него, верила в себя - верила в нас, как верила в Хита или Грешницу. Только Доминика поддерживала меня - убеждала не сдаваться. В конце-концов ее путь к взаимопониманию с Алькатрассом был сложнее. Уже хотя бы тем, что он регулярно пытался ее прибить. Но она не сдавалась и я не имела права сдаться.
Мне позвонили среди ночи сообщив о том, что конь прибыл в целости и сохранности, потому я не смогла остаться в кровати и стала собираться. Джер сонно проворчал что-то, и дальше завалился спать, а я торопливо собралась и вышла из дома. Моя верная, зеленая шевроле которая всегда вызывала лишь саркастичный смех у моей лучшей подруги, приветливо блеснула фарами. Закинув на заднее сидение амуницию для Ксаара и пакет фруктов я завела машину, медленно выезжай в сторону конюшни. На часах было три часа ночи, а потому трасса была абсолютно пустой. Лишь редкие работяги возвращались с работы, да такси развозили по домам ночных тусовщиков. Я набрала скорость и включила музыку, чтобы было не так тоскливо в темноте.
На конюшню я подъехала уже через пол часа - подумать только, еще полтора часа и начнется рассвет. Я выбралась из машины, встреченная конюхом, который заботливо помог мне донести амуницию, которую я потом развесила по кронштейнам. Набрав в карманы яблок и моркови я переоделась в бриджи для верховой езды и свитер с теплым жилетом поверху. На ноги сапоги, а перчатки пристегнула к карману жилета. Затянув волосы в тугой хвост я подхватила меховушку, легкое седло бабочку и обыкновенное оголовье с трензелем восьмеркой. У меня была идея, как вновь попробовать реанимировать вороного. Подойдя к деннику я повесила амуницию и открыв дверь зашла внутрь.
- Здравствуй беда моя. Как ты? Как перенес перелет?
Я прошлась рукой по вздрогнувшей от моего прикосновения шее коня. Он никогда не пытался укусить меня или сделать мне больно, он даже не прижимал уши - лишь смотрел, как будто сквозь меня. Как будто вообще не понимал, что он тут делает. Я положила в кормушку яблоки, которые жеребец проигнорировал. Я одела на него уздечку, когда он послушно опустил голову. Подняв его морду руками, я заглянула во влажные глаза.
- Как же все это разъедает тебя, дорогой мой?
Я отпустила лошадь и взяла меховушку и седло, которые опустились на его спину. Посмотрела на часы на руке - уже четыре утра. Пока мы доедем до ипподрома, как раз будет почти пять и мы увидим рассвет на скаковых дорожках. Может быть это приведет его в чувства? Может встрепенет его - хотя бы на миг? Я потянула вороного за собой на выход, прикрывая дверь денника. Улица встретила нас скрипом снега под копытами коня и морозным воздухом, который он жадно втягивал ноздрями, видимо, почуяв море. Я одним прыжком взлетела на его спину, отдавая повод и шенкелем направляя на дорожки, которые вели к Ипподрому.